В этом случае, так же, как и в первом, можно говорить лишь об оборачивании, но никак не об оборотничестве. Поскольку, кроме того, что, как и при первом типе оборачивания, здесь нет двух отдельных существ ни до, ни после оборачивания, как нет и момента их слияния-разъединения, но и про того, кем оборачивается герой, ничего не говорится — остаётся ли Финист Финистом в облике сокола или нет — на этом не делается акцента. Скорее всего, остаётся (именно потому, что это не оговаривается специально в тексте — ведь изменения в русской мифопоэтике замечаются и оговариваются всегда) и, следовательно, оборачивание это — чисто внешнее, функциональное, не меняющее сущности героя. Потому и переход от одного состояния к другому — от богатыря к волку, от царевича к соколу, от Ивана к котику и обратно — совершается легко и мгновенно, поскольку герой остаётся тем же, что и до оборачивания: он просто меняет внешность, как платье, оставаясь прежним под иным обликом. А значит и перехода как такового нет вовсе, есть лишь внешнее функциональное изменение, смена доспехов.
Наконец, третий тип оборачивания связан с многоликостью мифопоэтического героя. Собственно говоря, в связи с ним следует говорить уже не об оборачивании, а о более древнем феномене — многоипостасности. В самом деле, если посмотреть на древние мифологические представления, то многоликость и многоипостасность божеств встречается там сплошь и рядом: одному образу могут соответствовать несколько различных сущностей, которые будут проявляться в зависимости от ситуации, и, в то же время, одно и то же божество может — опять же в зависимости от ситуации — принимать различные облики. И это вовсе не воспринимается как нечто из ряда вон выходящее, поскольку такое представление соответствует общей недифференцированности, текучести мифологической картины мира, свободному переходу одного в другое. Такие представления не предполагают строгого соответствия образ-сущность, напротив, сущность может быть настолько многогранна, что не умещается в одном образе, а проявляется через одно и другое, всегда представляя лишь некоторые свои стороны. В свою очередь, и образ является не только образом чего-то одного, но всегда — символом, который может отсылать к различным сущностям. Определённости как таковой нет: нечто всегда является и тем, и этим, вернее, может явиться и тем, и этим. Видимо, с этим представлением о многоипостасности и необязательности чёткой связи образа и сущности связано представление индейцев о людях-птицах и людях-зверях, которые, имея птичий либо звериный облик, ведут себя и мыслят как люди, а также тотемические представления, предполагающие возможность понимать и перенимать образ действий, мыслей и ощущения зверя, птицы или растения, не меняя человеческого облика на соответствующий звериный, птичий или растительный.
И оборотничество, и оборачивание проистекают из этого древнего представления о возможности перехода и превращения одного в другое, проявления и перетекания нескольких сущностей в различных образах, однако же оборачивание несомненно ближе к своему “истоку” — многоипостасности, — чем оборотничество.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
2015-04-14 18:16 (UTC)Наконец, третий тип оборачивания связан с многоликостью мифопоэтического героя. Собственно говоря, в связи с ним следует говорить уже не об оборачивании, а о более древнем феномене — многоипостасности. В самом деле, если посмотреть на древние мифологические представления, то многоликость и многоипостасность божеств встречается там сплошь и рядом: одному образу могут соответствовать несколько различных сущностей, которые будут проявляться в зависимости от ситуации, и, в то же время, одно и то же божество может — опять же в зависимости от ситуации — принимать различные облики. И это вовсе не воспринимается как нечто из ряда вон выходящее, поскольку такое представление соответствует общей недифференцированности, текучести мифологической картины мира, свободному переходу одного в другое. Такие представления не предполагают строгого соответствия образ-сущность, напротив, сущность может быть настолько многогранна, что не умещается в одном образе, а проявляется через одно и другое, всегда представляя лишь некоторые свои стороны. В свою очередь, и образ является не только образом чего-то одного, но всегда — символом, который может отсылать к различным сущностям. Определённости как таковой нет: нечто всегда является и тем, и этим, вернее, может явиться и тем, и этим. Видимо, с этим представлением о многоипостасности и необязательности чёткой связи образа и сущности связано представление индейцев о людях-птицах и людях-зверях, которые, имея птичий либо звериный облик, ведут себя и мыслят как люди, а также тотемические представления, предполагающие возможность понимать и перенимать образ действий, мыслей и ощущения зверя, птицы или растения, не меняя человеческого облика на соответствующий звериный, птичий или растительный.
И оборотничество, и оборачивание проистекают из этого древнего представления о возможности перехода и превращения одного в другое, проявления и перетекания нескольких сущностей в различных образах, однако же оборачивание несомненно ближе к своему “истоку” — многоипостасности, — чем оборотничество.