Ночные Матери

[svart_ulfr]

Ес­ли ки­ки­мо­ра по­сто­ян­но жи­ла в до­ме, то бы­ли и та­кие жен­ские ду­хи, ко­то­рые яв­ля­лись лишь в оп­ре­де­лен­ное вре­мя су­ток, как правило, но­чью. При­хо­ди­ли и при­но­си­ли с со­бой, ка­за­лось бы, со­вер­шен­но бес­при­чин­ную бес­сон­ни­цу:ни­как не за­снуть че­ло­ве­ку, а ут­ром он бу­дет со­вер­шен­но обес­си­лен­ный, с тем­ны­ми кру­га­ми под гла­за­ми. Еще ху­же бы­ло с деть­ми. Му­чи­мые ноч­ны­ми ду­ха­ми, они пла­ка­ли, каш­ля­ли бес­пре­стан­но и ни­как не мог­ли ус­по­ко­ить­ся.
По­жа­луй, глав­ной сре­ди ноч­ных ду­хов бы­ла Ма­тен­ка-по­лу­но­чен­ка или Ма­терь ноч­ная – она при­хо­ди­ла в дом на всю ночь до ут­рен­ней за­ри. Она, к то­му же, бы­ла как бы оли­це­тво­ре­ни­ем Но­чи. Как счи­та­ют не­ко­то­рые ис­сле­до­ва­те­ли, Мать ноч­ная – это смут­ное вос­по­ми­на­ние в Ма­те­ри ноч­ной о Пра­ма­те­ри ми­ра, ко­то­рая со­тво­ри­ла день, ночь и обе за­ри, ут­рен­нюю и ве­чер­нюю.
И для то­го пред­по­ло­же­ния есть дос­та­точ­но вес­кие ос­но­ва­ния. Де­ло в том, что Мать ноч­ная, дей­ст­ви­тель­но, до­воль­но смут­ный об­раз. Ку­да из­вест­нее в на­ро­де Ноч­ни­ца и По­лу­ноч­ни­ца. Пер­вая из них яв­ля­лась с ве­чер­ней за­рей. Это вре­мя счи­та­лось «пе­ре­лом­ным» - пе­ре­ход от дня к но­чи, а, зна­чит, осо­бо опас­ным. По этой при­чи­не в это же вре­мя су­ток нель­зя бы­ло спать, а то Ноч­ни­ца на­бро­сит­ся и ста­нет му­чить. Обо­ро­нить­ся от этой на­пас­ти мож­но бы­ло, об­ра­тив­шись с прось­бой к за­ре-за­ря­ни­це: «За­ря-за­ря­ни­ца, возь­ми свою ноч­ни­цу на се вре­мя, на сей час, на сию ми­ну­ту!» Лю­ди ду­ма­ли, что Ноч­ни­ца не при­хо­дит са­ма по се­бе, а яв­ля­ет­ся ре­зуль­та­том пор­чи или не­доб­ро­го гла­за, то есть, сгла­за.
В пол­ночь Ноч­ни­цу сме­ня­ла По­лу­ноч­ни­ца. Она без­образ­ни­ча­ла с это­го вре­ме­ни и до ут­рен­ней за­ри. По­это­му и за­щи­ту от нее сле­до­ва­ло ис­кать у ут­рен­ней за­ри или ее вест­ни­ка, пе­ту­ха. В Оло­нец­кой гу­бер­нии на рас­све­те при­от­кры­ли дверь, вы­но­си­ли на свет бо­жий ре­бен­ка, ко­то­рый не мог за­снуть всю ночь, и го­во­ри­ли: «За­ря-за­ря­ни­ца, крас­ная де­ви­ца, возь­ми у ра­ба Божь­е­го мла­ден­ца (тут нуж­но бы­ло на­звать имя ре­бен­ка) ноч­ную ры­ку­шу и по­лу­ноч­ную и ден­ную, по­лу­ден­ну — уне­си за си­не мо­ре, за вы­со­ки го­ры. За вы­со­ки­ми го­ра­ми змий-жи­га­ло пусть со­жжет их и опа­лит. Во ве­ки ве­ков. Аминь».
Зо­ри, Во­да и Зем­ля, ко­то­рых в за­го­во­рах на­зы­ва­ли по име­нам, бы­ли как-то свя­за­ны с ноч­ны­ми ду­ха­ми. Во вся­ком слу­чае, лю­ди ве­ри­ли, что они мо­гут за­брать их к се­бе, то взять обратно. Например: «Вста­ну я, раб Бо­жий (та­кой-то), бла­го­сло­вясь, пой­ду пе­ре­кре­стясь, из из­бы в из­бу, из две­рей в две­ри, из во­рот в во­ро­та, под вос­ток, под вос­точ­ну сто­ро­ну; под вос­точ­ной сто­ро­ной хо­дит ма­туш­ка ут­рен­няя за­ря Ма­рия, ве­чер­няя за­ря Ма­ремь­я­на, мать сы­ра зем­ля Пе­ла­гея и си­не мо­ре Еле­на. Я к ним при­ду по­бли­же, по­кло­нюсь им по­ни­же: «Ты ма­туш­ка за­ря ут­рен­няя Ма­рия и ве­чер­няя Ма­ремь­я­на, при­ди к не­му, ра­бу Божь­е­му, ко мла­ден­цу, возь­ми ты у не­го по­лу­нощ­ни­ка и ще­ко­ту­на из бе­ло­го те­ла, из го­ря­чей кро­ви, из ре­ти­во­го серд­ца, изо всей пло­ти... «. Нов­го­род­ские кре­сть­я­не про­си­ли, на­зы­вая му­чи­тель­ниц по вре­ме­ни: «Во имя От­ца и Сы­на и Свя­то­го Ду­ха. За­ря-за­ря­ни­ца, за­ря, крас­ная де­ви­ца, возь­ми крик­сы и плак­сы, ден­ны и по­лу­ден­ны, нощ­ны и по­лу­нощ­ны, ча­со­вы, по­лу­ча­со­вы, ми­ну­ты и по­лу­ми­ну­ты от ра­ба Божь­е­го (та­ко­го-то)». А жи­те­ли Са­ра­тов­ской гу­бер­нии на­зы­ва­ли ду­хов при­ро­ды дру­ги­ми име­на­ми: «За­ря-зар­ни­ца, крас­ная де­ви­ца, ут­рен­няя Ири­на, Да­рья по­лу­ден­ная, при­ди­те, возь­ми­те ден­ной крик и по­лу­ден­ный по­лу­крик, от­не­си­те его в тем­ные ле­са, в да­ле­кие края, за си­ние мо­ря, на жел­тые пес­ки, во имя От­ца и Сы­на и Свя­то­го Ду­ха»
С прось­ба­ми об­ра­ща­лись не толь­ко к зо­рям, во­де и зем­ле, но час­то – к ку­рам и пе­ту­хам. Обыч­но зна­хар­ка не­сла боль­но­го ре­бен­ка в ку­рят­ник и на­чи­на­ла брыз­гать во­дой на спя­ще­го пе­ту­ха. Ко­гда толь­ко пе­тух, про­снув­шись, за­кри­чит, она го­во­ри­ла: «Пе­тух-хрип, возь­ми с мла­ден­ца Ива­на крик, а ему дай сон». Мож­но бы­ло об­ра­тить­ся и к курам. В та­ких слу­ча­ях го­во­ри­ли: «Ку­ры ря­бые, ку­ры се­рые, ку­ры чер­ные! Возь­ми­те свои крик­сы от кре­ще­но­го, по­ра­же­но­го, мо­лит­вен­но­го ра­ба Божь­е­го мла­ден­ца (та­ко­го-то), от­дай­те наш сон».
Мож­но бы­ло так же пря­мо в ку­рят­ни­ке ис­ку­пать ре­бен­ка, а сня­тую с не­го ру­баш­ку там и ос­та­вить. Счи­та­лось, что бо­лез­ни при этом смы­ва­лись с ре­бен­ка и ос­та­ва­лись в мок­рой ру­баш­ке: пусть она дос­та­ет­ся ку­рам.
На Ор­лов­щи­не при этом про­из­но­си­ли три­ж­ды та­кие сло­ва: «Уж вы ку­ры, пе­ту­хи. Возь­ми­те свои крик­сы от мла­ден­ца Ивана. Глазные и ден­ные, по­лу­ден­ные и ноч­ные. Аминь».
По­сле это­го не­об­хо­ди­мо бы­ло три раза плю­нуть на зем­лю и три­ж­ды ду­нуть в ли­цо ма­лы­ша. А в Смо­лен­ской гу­бер­нии, пе­ред тем как пе­ре­одеть ре­бен­ку в све­жую ру­баш­ку, го­во­ри­ли еще: «С гу­ся во­да, а с мла­ден­ца (та­ко­го-то) ху­до­ба». С тех и су­ще­ст­ву­ет по­сло­ви­ца «как с гу­ся во­да», то есть – все ни­по­чем.
Мож­но бы­ло и не до­жи­дать­ся ут­ра, а под­нять­ся всем до­маш­ним и по­ста­рать­ся про­гнать кри­ка­ми «шу-гу» ноч­ни­цу. От­сю­да сло­во «шу­гать». Вла­ди­мир Даль по­яс­ня­ет: «шу­гать – пу­гать, го­нять» и со­об­ща­ет, что кри­ком «шу­гу!» про­го­ня­ли хищ­ных птиц от до­ма. Шу­га­ем на­зы­ва­ли чу­че­ло в ого­ро­де.
Обыч­но ле­чи­ли еще так: под ко­лы­бель боль­но­го ре­бен­ка ста­ви­ли чаш­ку с во­дой, по­пе­рек чаш­ки кла­ли нож, а на нож — пет­лю из су­ро­вой (обя­за­тель­но не­бе­ле­ной, льня­ной) нит­ки, с при­го­во­ром: «Вот те­бе, ноч­ная ноч­ни­ца, злая му­че­ни­ца, во­да — за­хлеб­нуть­ся, ост­рый нож — за­ко­лоть­ся, пет­ля — за­да­вить­ся!»
В Ар­хан­гель­ской гу­бер­нии, ес­ли ноч­ни­цы бес­по­ко­ят мла­ден­ца маль­чи­ка, то бра­ли спе­ци­аль­но сде­лан­ные стрел­ку и лу­чок и, вты­кая в ко­лы­бель, при­го­ва­ри­ва­ли: «Вот те­бе стрел­ка и лу­чок, иг­рай стрел­кой и луч­ком, а не на­шим ди­тем!» Ес­ли боль­на бы­ла де­воч­ка, то вме­сто ма­лень­ких лу­ка и стре­лы, кла­ли прял­ку, ку­со­чек ку­де­ли и ве­ре­теш­ко. При этом го­во­ри­ли, об­ра­ща­ясь к ноч­ни­це: «Пря­ди, а не ди­тем иг­рай».
Или, что­бы из­ба­вить ре­бен­ка от бес­сон­ни­цы кла­ли к не­му в люль­ку кра­юш­ку хле­ба, цве­ток чер­то­по­ло­ха, кос­точ­ку из го­ло­вы по­ро­сен­ка или ры­бы (та­кую кос­точ­ку на­зы­ва­ли «сон»; эта кос­точ­ка име­ет фи­гу­ру ста­рин­ной се­реб­ря­ной ко­пей­ки, то есть она – оваль­ная, а не круг­лая).
Боль­шую роль в из­ле­че­нии мла­ден­ца иг­ра­ла во­да и ле­кар­ст­вен­ные тра­вы.
Со­глас­но во­ло­год­ским по­верь­ям, при­чи­ной дет­ской бес­сон­ни­цы была, пре­ж­де всего, бес­по­коя­щая мла­ден­цев «ще­тин­ка», ко­то­рую под­бра­сы­ва­ет ноч­ни­ца. Эта ще­тин­ка и не да­ва­ла по­коя ре­бен­ку, за­став­ля­ла его во­ро­чать­ся и пла­кать. Что­бы от нее из­ба­вить­ся, зна­хар­ка спер­ва на­ти­ра­ла ре­бен­ка мы­лом, об­мы­ва­ла его, а за­тем па­ри­ла ре­бен­ка в печ­ке, при­го­ва­ри­вая при этом: «Я мою и па­рю от ноч­ни­ка, от по­лу­ноч­ни­ка, от двое­зу­бо­го, от трое­зу­бо­го, от дво­е­гла­зо­го, от трое­гла­зо­го, от дев­ки пус­то­во­ло­ски». По­сле это­го ма­лы­ша сма­зы­ва­ла слю­ной, сме­шан­ной с квас­ца­ми (соль слад­ко­ва­то-вяз­ко­го вку­са, в на­ро­де ча­ще ис­поль­зо­ва­ли яч­ные вы­сев­ки и гу­щу, за­ква­шен­ные вме­сте). (Двое - и трое­зу­бым – то есть, та­ким, у ко­го зу­бы рас­тут в два и три ря­да, на­зы­ва­ли кол­ду­нов; дво­е­гла­зый – кол­дун с двой­ным или да­же трой­ным зрач­ком; дев­ка пус­то­во­ло­ска – с не­по­кры­ты­ми во­ло­са­ми: ру­сал­ка, до­мо­жи­ри­ха или иная не­чисть жен­ско­го по­ла).
Мож­но бы­ло па­рить ре­бен­ка и не в пе­чи, а там, где и по­ло­же­но па­рить­ся, то есть, в ба­не. В та­ких слу­ча­ях в Во­ло­год­ском крае зна­хар­ка вхо­ди­ла в ба­ню с ре­бен­ком, а мать ос­та­ва­лась в предбаннике. Когда ста­ру­ха на­чи­на­ла при­го­ва­ри­вать «па­рю, па­рю», мать долж­на бы­ла спро­сить у нее из-за две­ри: «Ко­го ты па­ришь?». «По­лу­нош­ни­ка», - от­ве­ча­ла баб­ка. А мать го­во­ри­ла на это: «Парь его го­раз­до (то есть, силь­но), что­бы прочь ото­шел, да век не при­шел».
В Во­ро­неж­ской гу­бер­нии от бес­сон­ни­цы де­тей умы­ва­ли во­дой, ос­тав­шею­ся с ве­че­ра по­сле мы­тья ло­жек. Для пре­кра­ще­ния кри­ка но­си­ли еще под цер­ков­ные ко­ло­ко­ла. В Оло­нец­ком крае сна­ча­ла омы­ва­ли во­дой­ и­ко­ну свя­то­го Ти­хо­на, а за­тем этой во­дой пои­ли боль­но­го ре­бен­ка.
К бу­ду­щим бо­лез­ням го­то­ви­лись с са­мо­го по­яв­ле­ния мла­ден­ца на свет. По­сле кре­ще­ния на ре­бен­ка на­де­ва­ли ладанку, в ко­то­рую за­ши­ва­ли ку­со­чек пу­по­ви­ны, жит­ное зер­ныш­ко и три кус­ка рос­но­го ла­да­на (рос­ный ла­дан - па­ху­чая смо­ла, ко­то­рую ис­поль­зу­ют для ку­ре­ний во вре­мя бо­го­слу­же­ний в церк­ви). Бессонницу ле­чи­ли от­ва­ра­ми трав: чер­то­по­ло­ха, рас­те­ни­ем с уди­ви­тель­ным на­зва­ни­ем – Сон Пресвятой Бо­го­ро­ди­цы (ла­тин­ское ее на­зва­ние – Di­an­thus del­toids L.) или «мла­ден­че­ской тра­вой» (ла­тин­ское на­зва­ние – Phlomis или по­ви­тель).
В на­род­ных трав­ни­ках упо­ми­на­ет­ся как сред­ст­во от дет­ской бессонницы «тра­ва пет­ров крест» (ла­тин­ское на­зва­ние - Lathrva squam­maria),ко­то­рая: «рас­тет при по­лях, рос­том в ло­коть, цвет баг­ров, рас­тет кус­ти­ка­ми... ко­рень все кре­сти­ка­ми, бел и ме­лок. Та тра­ва вель­ми до­б­ра ма­лым де­тям да­вать в мо­ло­ке — скор­би (то есть, бо­лез­ни) ни­ка­ких не бу­дет». Там же о «тра­ве Зем­ля­ни­це», что «рас­тет по пре­лям кус­ти­ка­ми, что снег бе­ла, до­б­ра в мо­ло­ке хле­бать, ко­то­рые ма­лые де­ти не спят — по­мо­жет».
В со­чи­не­нии «Пре­ос­вя­щен­но­го Афа­на­сия ар­хи­епи­ско­па Хол­мо­гор­ско­го ре­естр из дох­тур­ских на­ук 1696 го­да» ре­ко­мен­ду­ет­ся: «Мас­ло гус­тое муш­кат­ных оре­хов си­лу име­ет: ма­лым де­тям, по­дог­рев его в лож­ке, пу­пок на­ти­рать. Тем же мас­лом ма­лым де­тям или боль­шим, ма­жу­чи ве­ки, сон на­во­дить».
И, ко­неч­но, са­мое вер­ное, из­вест­ное с древ­но­сти, сно­твор­ное сред­ст­во – от­вар ма­ко­вых го­ло­вок, так на­зы­вае­мая, «ма­ков­ка». В Вят­ской гу­бер­нии бес­по­кой­ных де­тей пои­ли от­ва­ром ма­ка, или кла­ли у них в го­ло­вах ма­ков­ки. Од­на­ко зло­упот­реб­лять этим силь­ным сред­ст­вом не сле­до­ва­ло, ина­че мож­но бы­ло на­нес­ти вред здо­ро­вью ре­бен­ка.
Са­ма же внеш­ность вла­сти­тель­ниц но­чи ос­та­ва­лась не­ве­до­мой. Од­на­ко, их, яв­ляв­ших­ся не­про­шен­ны­ми и не­ви­ди­мы­ми, сра­зу чув­ст­во­ва­ли, го­во­ри­ли: «чу, ноч­ни­ца про­шла» или «но­чью мне по­глу­ми­ло се­го­дня, по­лу­ночь по­ка­за­лась» (ноч­ни­цу или по­лу­ноч­ни­цу на­зы­ва­ли так же глу­ми­цей, по­то­му что она по но­чам глу­мит­ся над че­ло­ве­ком.
За­ме­тив, что ре­бе­нок про­сы­па­ет­ся в пол­ночь, го­во­ри­ли: «У не­го по­лу­ноч­ни­ца». Ве­ри­ли, что по­дош­вы у них глад­кие и бле­стя­щие (воз­мож­но, от­то­го, что и са­ми ноч­ни­цы усерд­но ще­ко­та­ли де­тям пят­ки).
Од­но де­ло, ес­ли ре­бе­нок про­сто не спит и со­всем иное, ес­ли кри­ком кри­чит, надрывается. Если это про­ис­хо­дит, то его по­се­ти­ла не про­стая ноч­ни­ца, а – Крик­са или, ина­че – Крик­са-ва­рак­са (так их име­но­ва­ли в за­го­во­ре: «Крик­сы-ва­рак­сы! Иди­те вы за кру­тые го­ры, за тем­ные ле­сы от мла­ден­ца!» Ва­рак­сать - де­лать что кое-как, дур­но, без уме­нья, па­ко­стить. Ва­ра­ка – пус­то­ме­ля. Ва­ра­са – бо­лезнь, в том чис­ле, опу­холь ног).
Ту­ля­ки го­во­ри­ли: ««На маль­чи­ка крик­сы на­па­ли». Им вто­ри­ли ко­ст­ро­ми­чи: «Крик­сы за­мая­ли пар­ни­шон­ка: не знаю, что и де­лать», а де­тей стра­ща­ли: «Кри­чать да ре­веть бу­дешь, так те­бя крык­са-то и за­бе­рет». В та­ких слу­ча­ях пен­зен­цы бы­ли убе­ж­де­ны, что «крик жи­вет на де­тях». В Ор­лов­ской гу­бер­нии чи­та­ли за­го­во­ры: «За­ря-зар­ни­ца, крас­ная де­ви­ца, возь­ми ты крик­су ра­бе Божь­ей (та­кой-то) и ден­ную, и ноч­ную, и по­лу­ноч­ную, и по­лу­ден­ную, и глаз­ную; от­кель ты шла, ту­ды ты и сту­пай: с ле­су шла, на лес сту­пай, с по­ля ты шла, в по­ле сту­пай, с са­ду шла, в сад сту­пай, с лу­гов ты шла, на луг ты сту­пай, с мо­ря ты шла, на мо­ре сту­пай, ра­бе Божь­ей (та­кой-то) спо­кой и сми­рен­ст­во дай».
От крик­сы спа­са­лись так: рас­сти­ла­ли на сто­ле, ме­хом вверх, ов­чин­ный ту­луп, на не­го кла­ли на­взничь ре­бен­ка и су­ро­вой нит­кой из­ме­ря­ли его рост. За­тем вы­стри­га­ли из ов­чи­ны, у ног и у го­ло­вы ре­бен­ка, по клоч­ку шер­сти. По­том об­ма­ты­ва­ли шерсть су­ро­вой нит­кой, шли к реч­ке, ста­но­ви­лись к ней спи­ной, бро­са­ли свер­ток с шер­стью ле­вой ру­кой че­рез пра­вое пле­чо и, плю­нув три раза, шли до­мой, ста­ра­ясь ос­та­вать­ся не­за­ме­чен­ны­ми, а уж, ес­ли ко­го-то не­вз­на­чай встре­ча­ли, то раз­го­ва­ри­вать с ни­ми за­пре­ща­лось, а то крик­са ус­лы­шит и опять к ре­бен­ку вер­нет­ся.
В вят­ской гу­бер­нии но­во­ро­ж­ден­но­го, ко­гда об­мы­ва­ли в ба­не, то при­го­ва­ри­ва­ли: «Спи по дням, рас­ти по ча­сам! То твое де­ло, твоя ра­бо­та, кру­чи­на и за­бо­та. Да­вай ма­те­ри спать, да­вай ра­бо­тать!» В Ени­сей­ском ок­ру­ге по­ви­ту­ха при пе­ре­вяз­ке пу­по­ви­ны схва­ты­ва­ла ре­бен­ка за но­сик и по­тя­ги­ва­ла его не­сколь­ко раз, го­во­ря: «Не будь кур­нос и спи креп­че!» В Тер­ской об­лас­ти при пер­вом ку­па­нии но­во­ро­ж­ден­но­го в во­ду кла­ли ма­ко­вые го­лов­ки, «что­бы ди­тя не бы­ло крик­ли­во».
Час­то га­да­ли, смот­ря в во­ду, что­бы уз­нать от че­го слу­чи­лась крик­са – от ис­пу­га ли, от сгла­за ли, от на­ве­ден­ной кол­ду­ном пор­чи или от пло­хо­го вет­ра.
От крикс, так же как и от ноч­ниц, ле­чи­ли во­дой. Во­ро­жея бра­ла блю­до с во­дой, на­тель­ный кре­стик ре­бен­ка, два уг­ля и, дер­жа на ру­ках ма­лы­ша, на­шеп­ты­вала на во­ду и мо­ли­лась, ло­мая уг­ли и опус­кая их на блю­до с во­дой. По­сле это­го по­гру­жа­ла ту­да кре­стик и брызгала этой во­дой на ре­бен­ка.
В Ени­сей­ском ок­ру­ге при бес­сон­ни­це де­тей брыз­га­ли во­дой на ли­цо ре­бен­ка сквозь двер­ную скоб­ку, да­вая во­де стечь с ли­чи­ка на по­рог, в уве­рен­но­сти, что бес­сон­ни­ца пе­ре­ки­нет­ся на то­го, кто пер­вым пе­ре­сту­пил по­рог. В Во­ро­неж­ской гу­бер­нии крик­ли­вых де­тей но­си­ли под ко­ло­кол, от­че­го они буд­то бы успокаивались. Словом, «клин кли­ном вы­ши­ба­ли» или, в дан­ном слу­чае – «шум - шу­мом».
Ино­гда, прав­да ред­ко, при­бе­га­ли к оку­ри­ва­нию криксы. Например, в Туль­ской гу­бер­нии ста­ру­хи-зна­хар­ки ле­чи­ли де­тей от ис­пу­га, бес­сон­ни­цы и пла­ча по но­чам так: бра­ли сит­це­вые лос­кут­ки, ста­рые лис­ты из ду­хов­ных книг, кло­чок мха из уг­ла из­бы и все это за­жи­га­ли в че­реп­ке. Над этим ча­дя­щим че­реп­ком ста­ви­ли бед­но­го ре­бен­ка и дер­жа­ли его до тех пор, по­ка он не на­чи­нал каш­лять от удуш­ли­во­го ды­ма. Лишь по­сле это­го его кла­ли в постель. Смысл это­го ма­ги­че­ско­го дей­ст­вия за­клю­чал­ся в по­ве­рии, что ка­шель и крик у де­тей бы­ва­ет от­то­го, что мать не пе­ре­кре­сти­ла его по­стель­ку и, вос­поль­зо­вав­шись этой оп­лош­но­стью, крик­са «на­ды­ша­ла» в от­кры­тый рот ре­бен­ка. Вот зна­хар­ки и ста­ра­лись из­гнать оку­ри­ва­ни­ем зло­вред­ное ды­ха­ние крик­сы из те­ла ре­бен­ка.
В ста­ри­ну ту­ля­ки прак­ти­ко­ва­ли еще и ма­ги­че­ский ри­ту­ал под на­зва­ни­ем «от­нос», суть же его со­стоя­ла в сле­дую­щем: при бес­по­кой­ст­ве и вздра­ги­ва­нии ре­бен­ка во сне зна­хар­ки из­ме­ря­ли нит­кой из за­вет­но­го клу­боч­ка — объ­ем го­лов­ки ре­бен­ка, дли­ну его но­си­ка, щек, жи­во­та и дру­гих час­тей те­ла. За­тем эту нит­ку от­но­си­ли на пе­ре­кре­сток или в глу­хое ме­сто и бро­са­ли там вме­сте с мел­кой мо­не­той. Как бы пла­ти­ли от­ступ­но­го крик­се, по­лу­чив ко­то­рое, она долж­на уб­рать­ся на все че­ты­ре сто­ро­ны.
В Пен­зен­ской гу­бер­нии пы­та­лись из­ба­вить­ся от «жи­ву­ще­го на де­тях» кри­ка, ве­шая их ру­баш­ки и кре­сти­ки на де­ре­во, рас­ту­щее у по­чи­таю­ще­го­ся це­леб­ным род­ни­ка; мол, свя­тая, жи­вая во­да очи­стит от крик­сы.
До сих пор мы го­во­ри­ли о ноч­ных не­ду­гах мла­ден­цев, к ко­то­рым яв­ля­лись ноч­ные ду­хи тьмы и, как уме­ли, удов­ле­тво­ря­ли свой ма­те­рин­ский ин­стинкт. Что ж де­лать, на то они и ноч­ные ма­те­ри. Бы­ва­ло, что и по­хи­ща­ли че­ло­ве­че­ских мла­ден­цев, за­ме­няя их урод­ца­ми – об­ме­на­ми, но о них мы по­го­во­рим позже. Пока же хо­те­лось бы от­ме­тить, что ночь во­об­ще име­ет осо­бое влия­ние на лю­дей: она двой­ст­вен­на, как вся­кая жен­щи­на, - с од­ной сто­ро­ны ча­рую­ще пре­крас­на, а, с дру­гой, не­сет в се­бе пред­на­чаль­ную тьму и древ­ний ужас.
По­лу­ноч­ник – ноч­ной муж­ской дух. Счи­та­лось, что это тень му­жи­ка-от­це­убий­цы, ко­то­рый, не най­дя ус­по­кое­ния по­сле смер­ти, про­дол­жа­ет воз­вра­щать­ся к мес­ту сво­его преступления. Если по­ста­вить крест на том мес­те, где по­ко­ит­ся сын это­го хо­дя­че­го при­ви­де­ния, то он пе­ре­ста­нет бес­по­ко­ить жи­вых лю­дей.
По­ма­ни­ха – еще один жен­ский ноч­ной дух, при­ви­де­ние. «Ма­нить» оз­на­ча­ет «чу­дить­ся, ка­зать­ся, уво­дить за со­бой». «Ма­ня­щие» су­ще­ст­ва мо­гут по­яв­лять­ся прак­ти­че­ски всю­ду, осо­бен­но по­сле за­хо­да солн­ца и в пол­ночь. По по­верь­ям Пе­чор­ско­го края, по­ма­ни­ха - при­ви­де­ние в до­ме, на­по­ми­наю­щее до­мо­во­го.
Мо­ку­ша — дух в об­ли­ке жен­щи­ны, по­яв­ляю­щий­ся в до­ме, на под­во­рье; зна­хар­ка, колдунья. В Оло­нец­кой гу­бер­нии го­во­ри­ли: ««Ох, мо­ку­ша ост­риг­ла овец!» Для жи­те­лей Во­ло­год­чи­ны мо­ко­ша — жен­щи­на с боль­шой го­ло­вой и длин­ны­ми ру­ка­ми. По­яв­ля­ясь в из­бе по но­чам, она, по­доб­но ки­ки­мо­ре, пря­дет ос­тав­лен­ную без бла­го­сло­ве­ния ку­дель.
В XVI ве­ке и ранее, в древ­ней Ру­си, мо­ку­шей име­но­ва­ли зна­хар­ку, колдунью. По сво­ему об­ли­ку и «за­ня­ти­ям» мо­ко­ша (мо­ку­ша) схо­жа с ки­ки­мо­рой, ма­рой, мок­ру­хой: это, пре­ж­де все­го «бо­же­ст­во-пря­ха», от нее за­ви­сят судь­бы оби­та­те­лей дома. Связана она и с во­дой, вла­гой, от­че­го ее ино­гда и зо­вут мок­ру­хой. Воз­мож­но, это жал­кое соз­да­ние – все, что ос­та­лось от бы­ло­го ве­ли­чия бо­ги­ни Мо­ко­ши, ко­то­рая бы­ла по­мощ­ни­цей жен­щин в их не­лег­ких до­маш­них за­бо­тах. Поз­же Мо­кошь как бы раз­де­ли­лась на­двое. С од­ной сто­ро­ны, в на­род­ных ве­ро­ва­ни­ях, она так и ос­та­лась до­маш­ней по­мощ­ни­цей. А, с дру­гой, в пра­во­сла­вии, ста­ла ас­со­ции­ро­вать­ся с Па­ра­ске­вой Пят­ни­цей (ей при­но­си­ли жерт­ву, бро­сая в ко­ло­дец ку­дель и пря­жу) и да­же с са­мой Бо­го­ро­ди­цей. Не­ко­то­рые уче­ные со­от­но­сят Мо­кошь с По­кро­вой. Од­на­ко, это не вер­но. По­кро­вом на Ру­си на­зы­ва­ли празд­ник пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы (1 ок­тяб­ря по ста­ро­му сти­лю), но в на­ро­де По­кров – мужчина. Говорили: «По­кров - пер­вое за­зи­мье». В это вре­мя празд­но­ва­ли свадь­бы, окан­чи­вал­ся срок на­ем­ным ра­бо­там и сдел­кам. «Ба­тюш­ка По­кров, по­крой мать сы­ру зем­лю», «при­дет По­кров, дев­ке го­ло­ву по­кро­ет (то есть, в это вре­мя она вый­дет за­муж, ста­нет но­сить пла­ток, как за­муж­няя жен­щи­на), «Пре­чис­тая мать (то есть, на празд­ник Ус­пе­ния Бо­го­ро­ди­цы) за­се­ва­ет, а По­кров со­би­ра­ет (по­след­ний уро­жай)».
Мок­ру­ха — дух в об­ли­ке жен­щи­ны, по­яв­ляю­щий­ся в до­ме. Она упо­ми­на­ет­ся в по­верь­ях Нов­го­род­чи­ны и Во­ло­год­чи­ны. По сво­ему об­ли­ку и ха­рак­те­ри­сти­кам схо­жа с мо­ко­шей, ки­ки­мо­рой, Ма­рой. Это дух, ко­то­рый по­яв­ля­ет­ся в из­бе по но­чам. Мок­ру­ха лю­бит прясть. И в на­зва­нии, и в опи­са­ни­ях мок­ру­хи под­чер­ки­ва­ет­ся ее связь с во­дой: по по­верь­ям, она все­гда ос­тав­ля­ет мок­рое пят­но на том мес­те, где по­си­де­ла.
Мо­ра — при­ви­де­ние; фан­та­сти­че­ское су­ще­ст­во, при све­те Лу­ны пря­ду­щее не­доп­ря­ден­ную пря­жу. (C)Славянская культура.nnm.ru